Линолеум на Кухню

В утреннем воздухе города вдруг улавливается запах костра, и ты ведешь носом, как старая собака, не боясь холода в легких, который – вдруг – из обжигающего превращается в свежий, долгожданный, почти морской. Глаза начинают видеть больше, жадно впитывая каждый случайный цвет – и разрозненные пятна выстраиваются в стройную мозаику древних узоров.

Чьи-то красные ботинки, белые торчащие волосы, шарф небесной лазури – цвет кодирует пробивающуюся из-под асфальта пульсацию надвигающегося марта, и ледяная глазурь тротуарной плитки превращается в стекло, под которым прячутся зимние «секретики» – потерянные пуговицы, монеты и бусины, серебряная сережка, маленький медный ключ от тяжелого сундука.

Ты просыпаешься, когда замечаешь, как музыка в твоих наушниках звучит в такт меняющимся сигналам светофора, секундам на табло в метро, писку кассовых лент и подмигивающим лампочкам натужно кряхтящих лифтов. Опускаешь ноги с кровати и чувствуешь тепло линолеума. Кто-то громко кашляет, прочищая горло и нос, и в туалетной вентиляции слышно, как где-то играет «Жизнь в розовом цвете» – La vie en rose.

Ты просыпаешься, и, наплевав на запреты врачей, делаешь себе горячий кофе с молоком и двумя ложками сахара. Обязательно крепкий, обязательно на крутом кипятке, в черной пузатой кружке: время в комнате сворачивается в жгуты, а стрелки на часах останавливаются из уважения к вечности.

Я открываю окно. Смотрю, как от неба отваливается кусочек – и через открывшуюся щель-трещину в мир врывается первый луч рассветного солнца. Говорят, из таких кусочков получаются отличные амулеты. Мне же просто нравится, что тьма отступает – эта черная ведьма тоже чего-то боится.

Я делаю музыку громче. Белые тюльпаны на моем столе в бутылке из-под молока набухли, но так и не распустились. Где-то там начинается движение сока в деревьях, и сумасшедшие небесные рыбы тычутся тупыми мордами в тугие и плотные облака, выбивая из них остатки снега.